Моцарт в Праге. Том 1. Перевод Лидии Гончаровой - Карел Коваль

Моцарт отвечает, что любезное приглашение пана директора считает большой наградой для себя, и хотя он не хозяин своего времени, но уж всегда найдёт возможность сходить на «Фигаро» со своими друзьями. С церемониями было покончено, в торжественном сопровождении с бесчисленными поклонами распрощались возле кучера с Гвардасони и Бондини.

Затем в карете графа Канала, запряжённой красавцами-белушами, понеслись к Старомнестскому ринку, по Йезовицкой через Карлов мост, через Влажскую площадь, вверх по узенькой улочке прямо к воротам Тунова дворца «У железных дверей».

Тепло печей и камина приятно обволакивало Моцарта и его Констанцию, промёрзших по дороге в карете. Оба приникли к огню, встали против него, взявшись за руки, как дети.

«Слава Богу, мы снова дома! Но спать мне пока совсем не хочется».

«Может, напишешь сейчас письмо, которое обещал Жакину?»

«Не напоминай мне про эти писания, я готов делать всё, что угодно, только не писать. Эта работа похожа на того Атланта на Клементине. Нет, уж лучше завтра с утра».

Подошёл к клавиру, открыл его.

«Ты бы не играл сейчас, ведь уже поздно».

Моцарт не ответил. Левая рука взяла минорный аккорд, правая ответила несколькими грустными звуками. Они дозвучали в тишине комнаты, и осталось только тиканье часов с Амурчиком. Его лук был постоянно натянут, а стрела направлена на каждого, кто на него смотрел.

Констанция была в своей комнате. Она знала своего Амадея. Раз молчит – лучше оставить его одного. Моцарт подошёл к окну. Посмотрел вниз на Прагу. Несколько огоньков мерцало в занесённом снегом городе. Вот один угас, затем другой. Вот третий. Моцарт обернулся, его взор остановился на Амурчике. Стрела попала в цель. Свет погас.

Глава 6. Моцарт слушает своего «Фигаро»

– 1 —

День летел за днём, как одна радостная минута. Моцарт переходил, что называется, с рук на руки. Каждый хотел видеть его своим гостем, пожать ему руку, заглянуть в его горящие глаза, в блаженной вере, что, возможно, ему удастся услышать хотя бы пару звуков из того огромного богатства, что он щедро раздавал на все стороны.

Он уж и не знал, понедельник ли сейчас, четверг или суббота – времени не хватало. Чувствовал себя как на другой планете. Не преследовали его материальные заботы, не беспокоился, что теряет время, бегая по урокам, что его поджидает важная ученица или ученик.

Он с открытой душой принимал обычаи постящейся Праги. Стал таким популярным, что где бы ни появился – всюду его приветствовали. С нетерпением ожидал своего «Фигаро».

Директор Бондини специально внёс изменения в репертуаре, чтобы Моцарт пришёл послушать оперу в Ностицовом народном театре на Каролинской площади. Во время прогулки в санях он прочитал золотые слова «Vlasti a Musam», «ОТЕЧЕСТВУ И МУЗАМ», и его радостные сероголубые глаза разглядели, как под крышей того старинного здания разместился анонс его «Фигаро».

Давно он не ждал с таким нетерпением театра, как сегодня вечером. Вспоминал себя ребёнком, ожидающим звонка перед началом спектакля. Это незабываемое чувство возникло у него впервые в кукольном театре в Зальцбурге. Там он ощутил волшебство звонка, оглашающего начало так долго предвкушаемой радости. Волновался более чем обычно.

Иногда, путешествуя, он мог неожиданно заглянуть на представление какого-либо своего произведения. Это было вполне привычно, но здесь совсем другое дело. Здесь была душа и сердце, он это чувствовал и потому сладостно волновался.

Сели с Констанцией в сани, помчались с горящими факелами, звоночки весело перекликались с другими повозками, также спешащими к Ностицовому театру. Казалось, все только туда и направляются.

Подъехали, выходят. Бондини и Гвардасони провожают графа Туна с супругой и Моцарта с Констанцией прямо в ложу. Театр почти заполнен. Первый же взгляд Моцарта полетел в оркестр. Там уже настраивались, на пультах горели свечи. Движения рук со смычками и инструментами отбрасывали тени на занавес и потолок, напоминая полёт бабочек.

В ложах сверкали лорнеты, кланялись головы в величественных напудренных париках, при этом диадемы, ожерелья и перстни на руках вспыхивали радугой тут и там. Радостный шум во всём театре захватил Моцарта, словно он и не был автором оперы, радовался вместе со всеми, пришедшими на представление, о котором слышал много похвал, и, наконец, сможет увидеть собственными глазами, а главное, услышать!

Он замечал во время своих поездок по европейским театрам и концертам, что публика часто больше смотрит, нежели слушает, и интересуется скорее костюмами, декорациями, световыми эффектами, да и собственными нарядами, чем музыкой.

Констанция обратила внимание Моцарта на ложу напротив. Там расположился сам граф Ностиц с графиней и дружески кивал гостям, находящимся в ложе Туна. Моцарт привстал и с почтением поклонился – а тут как раз вышел к оркестру капельник Стробах. Посмотрел на ложу Ностица, проследил за взглядом графа в сторону туновой ложи и увидел Моцарта.

Стробах был в затруднении, кому прежде кланяться: Ностицу, Туну или Моцарту. Столько важных персон одновременно ещё не было перед глазами капельника. Сердце его было расположено, прежде всего, к Моцарту. Он и поклонился одним круговым движением от Ностицовой ложи к ложе Туна, где стоял Моцарт – остальные сидели. Моцарт уловил почтительный поклон Стробаха и ответил весёлым взмахом руки.

Капельник прошептал, наклонившись к ближайшим музыкантам: «Здесь Моцарт». Тут же поднял руки, что означало: «Приготовиться!» Зрители, сидящие за дирижёром, всё же заметили стробахово напоминание оркестру, что здесь автор, сам пан Моцарт, и тут же по всему партеру волной пронёсся шёпот.

– 2 —

Однако началась увертюра. Смычки взлетели по велению Стробаха. Он, как волшебник, дотронулся своей палочкой до скалы, и из неё хлынул блестящий поток и весело помчался вперёд ярким солнечным днём. Этой волшебной палочкой послужило слово «Моцарт».

Музыканты, с их обострённым слухом, мгновенно уловили слова Стробаха, произнесённые шёпотом в сторону концертмейстеров, но не было времени, чтобы обсудить радостное событие, и только посмотрев в сторону Туновой ложи, они бросили смычки на струны с таким азартом, как лучники отправляют свои стрелы в мишень, стараясь попасть в самую середину.

Увертюра летела вперёд в радостном ритме, и весь театр был им подхвачен. Моцарт сиял. Ещё бы! Каждая нотка вызвучена как у щебечущих птичек в ясный день. Безупречные штрихи, дыхание, чистейшая интонация. Все играют как один, и один другого старается превзойти темпераментом, красотой звука, извлекаемого из инструмента.

Это похоже на соревнование в зажигательном ритме, где все победители, а капельник над ними дирижёрской палочкой как бы рисует весёлое движение всей увертюры. В театре не осталось ни одного хмурого лица. Всё – улыбалось!

Когда дозвучали последние звуки увертюры, зал взорвался аплодисментами. Дирижёр поклонился любезной публике, но его взволнованные руки протянулись к Туновой ложе: дескать, туда аплодируем, там творец этой прекрасной музыки, там сам Он! Зрители встали с криками «Браво! Браво! Брависсимо!» И снова, и снова Моцарт кланяется, и руки прижимает к сердцу, благодаря публику. И невозможно их успокоить!

А вот и оркестр встал и постукивает смычками по скрипкам, виолончелям, альтам, контрабасам. Кларнетисты, гобоисты, флейтисты бьют ладонями по своим инструментам, все головы обращены к господину Моцарту. А тот уж и не знает, что делать, как успокоить эту прекрасную бурю, чтобы продолжать оперу. Обеими руками он просит тишины и неустанно кланяется.

Стробах дал знак оркестру, и опера стронулась с места. Великолепный Фигаро – Понзиани, нежный, гибкий голос, сыплющий живым юмором; роскошная Сюзанка – Катерина Бондинёва, любимица зрителей; граф Альмавива – Луиджи Басси, упоительный итальянский баритон; графиня – Тереза Сапоритиова, сильное драматическое сопрано; пылкий влюблённый паж – Катерина Мицелёва. Моцарт необыкновенно доволен. Каждая сцена проработана, отшлифована, просто сверкает, как великолепный бриллиант.

Первое действие закончено. Снова овации. Публика и артисты перед занавесом смотрят в сторону Туновой ложи, где Моцарт улыбается всем вокруг и снова, и снова кланяется и благодарит за проявление такой явной любви. Вот сказал что-то Тунам и пошёл вниз: его тянуло за кулисы, пожать руку Стробаху, высказать счастливую признательность, обнять певцов.

Пока шёл коридорами, люди останавливались и с огромным любопытством и восхищением в глазах провожали его шаги. Так и шёл, как сквозь строй, прямо до самых железных дверей «закулисья».

А там его уж поджидали и директор Бондини, и режиссёр Гвардасони, и капельник Стробах. Моцарт поздравляет, благодарит, тут и певцы, синьорины и синьоры, целует дамам ручки, жмёт руки Басси, Понзиани, обратился к каждому артисту лично, и к оркестрантам, не забыл и осветителей, и работников сцены. От этих бесконечных поклонов его спас остроумный Гвардасони, предложив щепотку из золотой табакерки. Моцарт не отказался и красиво чихнул, и тотчас Бондини быстренько предложил: